Егоркины качели

Мне было десять лет, когда родился братишка Егор. Отцы у нас были разные, фамилии, соответственно, тоже, но это совершенно не мешало нам обоим. Егорка вырос на моих руках, а я, как старший брат и единственный воспитатель, ему многое прощал. Прощал даже то, за что попадало мне. Егор так заразительно смеялся, что мама звала его Смехотунчиком. Позже, повзрослев, он всегда был душой компании. Когда мне было 17 лет, а ему семь, мать дала мне «боевое задание» - накормить брата манной кашей. Но тот упёрся. Я и уговорами, и по-плохому, и по-хорошему, а Егорка рот закрыл - и всё. А мне, как на грех, к девушке нужно ехать. Час его упрашивал, разозлился.

- Ты понимаешь, - говорю, - меня девушка ждёт. Я не могу опаздывать.

- Не буду, - говорит. - Не нравится мне эта каша. Я её сегодня уже ел.

- Меня мать из дома на свидание не выпустит, если я тебя не покормлю.

- Не хочу!

- Не хочешь по-хорошему, будешь по-плохому. Сейчас вот вывалю кашу тебе за шиворот!

Терпение моё лопнуло. Взял и несколько ложек каши положил ему за шиворот. Каша была тёплая, липкая…

- Ну что, - говорю - будешь есть?

Пока Егорка приходил в себя, я быстро скормил ему всю манку. Потом умыл его. А самому стыдно, хоть плачь. К горлу комок… До сих пор помню, как жалобно он на меня смотрел. Эту обиду на меня брат не забыл до самой своей смерти.

Егор хорошо учился в школе. Был примером для сверстников. Теплота и доброта, исходившие от него, невольно передавалась и его друзьям. Как-то однажды мама дала ему старый стеклянный шприц. Странная игрушка для ребёнка, но Егорка нашёл ей применение: набирал в шприц воду и пулял как из пистолета. Причём так ловко, что через какое-то время вся окрестная детвора бегала со шприцами. Водяных пистолетов в то время не было в помине. Он был горд и счастлив, что придумал такую весёлую игру.

И тут пришёл с работы я, усталый, злой.

- Посмотри, брат, что у меня есть! - радостно подскочил ко мне Егорка, показывая шприц. Я повертел в руках старенький шприц, и … сломал его. Нечаянно. Так уж у меня получилось. Братишка словно окаменел. Взял сломанное оружие, повернулся ко мне спиной и пошёл прочь, только слезы блеснули у него на глазах.

- Брат, постой, нечаянно я, понимаешь, не специально, - пытался оправдаться я.

- Уйди от меня! - выдохнул он.

И столько в голосе его было отчаяния и боли, что у меня руки опустились и в голове такой звон пошёл, словно сделал я что-то такое ужасное, что ничем уже не исправишь.

Потом, через много лет, он вспомнил эту историю и рассказал её мне.

- За всё детство я обиделся на тебя всего два раза, - сказал он мне. - Ты был тогда сильно не прав.

- Прости меня, братишка, если сможешь.

- Да я давно тебя простил. Просто тогда так обидно было…

Когда Егор подрос и превратился в симпатичного подростка, характер его изменился до неузнаваемости, появились какие-то комплексы, и какая-то скромность, не свойственная ему ранее. Доходило до того, что я учил его знакомиться и общаться с девушками. Сам Егорка при этом отчаянно краснел.

Брат мечтал служить в десантных войсках. До армии занимался парашютным спортом, чтобы быть подготовленным. Небо манило Егора. Что он чувствовал, когда летал? Теперь его уже не спросишь об этом. Отслужил брат, как и хотел, в ВДВ. Армия ему понравилась порядком, строгостью и своей правильностью. Это он сам так говорил. Поэтому, когда началась война в Чечне, Егор пошёл воевать добровольцем, контрактником, как их тогда называли.

- Ты что, с ума сошёл? - пытался я его остановить по телефону.

- Ты ничего не понимаешь! - спокойно отвечал он. - Если не я, то кто? Пацаны, что пороху не видели? Уж лучше я.

- Брат, береги себя, ради Христа. Ладно?

- Это уж, братишка, как получится, - сказал он мне и повесил трубку. А потом целый год писал письма: «Всё у меня хорошо. Я тут сварщиком, мол, работаю». Однажды я случайно прочитал его личное дело. В графе воинская специальность было написано: «снайпер». Ещё ниже карандашом: «Убито 100 человек». А в графе «награды» коротко и лаконично: «Трижды представлялся к званию «Герой России». Я стоял как вкопанный и не верил своим глазам. Тут подошёл брат и отобрал бумаги.

- Что застыл? Прочитал? И давай больше не будем про это говорить, ладно?

Позже я его попытался разговорить.

- Ладно, ответь мне на один вопрос. Почему тебя не наградили?

- Знаешь, брат, дерьмо случается в этой жизни. Понимаешь, нас, контрактников, там называли «контрабасами». И считали, что награждать нас не надо. Типа, и так им деньги платят.

На этом тот наш разговор и закончился. Через какое-то время я спросил его:

- А что, правда, что ты сто человек убил?

- Не знаю, - честно ответил Егор. - Я не подходил к каждому и не спрашивал, жив он, или нет. Но мне неприятно говорить об этом, прости.

- Я всё понял, больше не буду спрашивать ни о чём. Но объясни мне одну вещь, почему запись об убитых сделана карандашом?

- А ты сам подумай! Чтобы стереть можно было резинкой. Понял?

- Ты что, опять туда собираешься? - ужаснулся я.

- А как же! Воевать должны настоящие мужики. А я мужик!

Была у Егора жена. Любил он её больше жизни. Когда рассказывал про неё, даже выражение лица менялось. В моих уговорах его жена и была последним козырем. Обещал мне брат в Чечню больше не ездить. Знал я, что слово он своё сдержит. Такой человек был Егор: если раз слово давал, то держал его до конца, что бы ни случилось.

Однажды в поезде я случайно встретил парня, который служил с братом в Чечне.

- Мужик он был правильный. Просто делал своё дело, и всё, - рассказывал ветеран. - Говорить не любил. Как-то раз попали мы под обстрел, началась паника. А он выбрал позицию и стал стрелять. Огонь весь перешёл на Егора. Мы тем временем очухались и потом отбились. Если бы тогда не он, всех нас могли бы положить…

Разговоров о Чечне Егор не любил, но иногда с юмором рассказывал о кормёжке и быте. Как-то спросил у жены:

- Вы каждый день так едите?

- Как так? - удивилась она.

- Вкусно, - ответил брат.

- Не знаю, по-моему, обычно, - ответила супруга.

- А нам в армии почти каждый день трубы давали с дельфинами.

Супруга поперхнулась пищей.

- Вы что, настоящих дельфинов ели?

- Конечно, нет. Это солдатский юмор. Так мы макароны называли с килькой в томатном соусе.

После приезда с войны брат долго не мог привыкнуть к белым простыням, отвык спать в нормальных условиях. Он очень изменился, стал более зажатым и серьёзным. После армии работал сварщиком. Жена часто жаловалась - приходит ночевать только. То одному надо помочь, то другому. Так проходила жизнь, просто и незатейливо. Жил Егор так, как будто жить ему долго и счастливо ещё лет триста…

…Городок наш небольшой, большинство людей знают друг друга, всё на виду. Однажды родственники жены попросили Егора сварить для детей качели. Проще было отказать. Но он приволок материал с работы, сварочный аппарат и сделал. И не за деньги, а просто так, от всей души. Детки потом в очередь становились, чтобы на качелях покататься. Так и получилось в жизни Егора, что не качели он сварил, а памятник себе. Жители окрестных домов после смерти брата стали называть их Егоркины качели.

А случилось вот что. Поехали Егор и ещё трое мужиков в октябре на рыбалку. Да только в живых остались двое. Что произошло, точно знают только они, но молчат. Или врут, отводя глаза. Знакомый Егора, что был вместе с ним в лодке, упал за борт. А мой брат кинулся его спасать. Лодка накренилась и стала наполняться водой. Оставшийся в лодке испугался, приналёг на весла и поплыл к берегу. На работе его звали Чепушилом. Уж не знаю, почему, но эта кличка прикрепилась к нему наглухо. Брат мой плавал хорошо. Один он выплыл бы, несмотря на холод и темноту. Но бросить товарища, тонувшего в воде, не мог. Боролся за его жизнь до конца, но утонул вместе с ним.

Чепушило остался жить. Главное - это ведь жить, правда? А ребята, которым он мог помочь, но не помог, утонули. Бог ему судья. Хотя на войне таких свои же стреляли. Егор бросить товарища в беде не мог, хотя его никто никогда не упрекнул бы в этом. Вечная память тебе, брат. Смерть часто забирает самых лучших.

Когда я ехал к нему на похороны, в купе вошёл парень, который провожал свою тещу. Прощаясь, она сказала зятю:

- До свидания, Егорушка!

На моих глазах навернулись слёзы. При жизни я ни разу братишку так не назвал…

Версия для печати