Маманя

Бабе Соне было восемьдесят семь лет, когда она собралась помирать.

- Всё, пожила на этом свете, и хватит! сказала старушка дочке Марии за завтраком. - Аккурат послезавтра, в воскресенье, перед обедней и помру. Давно мне к мужу Степану пор, и так задержалась я тут.

Мария даже поперхнулась от неожиданности:

- Маманя, ты чего это надумала?

- Кончилось моё время, пожила и хватит. Поможешь мне, Маша, помыться да одежду новую из заветного узелка достань.

- Тогда я сейчас всем позвоню, сообщу, чтобы приехали в Мезенку?

- Обязательно извести, говорить с детьми буду.

- Хочешь всё рассказать напоследок? Это верно, пусть знают.

Старушка согласно покачала головой и засеменила к своей постели. Была она маленького росточка, сухонькая, личико в морщинах, а глаза живые, с блеском. Редкие волосы собраны в пучок на затылке, подхвачены гребешком и убраны под беленький ситцевый платочек.

Лёжа на кровати, баба Соня призадумалась. В голове промелькнули картинки молодости. Вот она со Степаном сидит над рекой Мезенкой, грызёт травинку, он улыбается ей, да так нежно. Свадьбу свою вспомнила. Семнадцатилетняя, ладненькая, в сатиновом платьице, вышла невеста в круг и давай плясать с притопом под гармонь.

- Какой будет прок от такой в хозяйстве, мелковата, да и родит ли? - сказала свекровь, увидев избранницу сына.

Не угадала она. Соня оказалась трудолюбивой и выносливой. В поле, в огороде работала наравне со всеми, не угонишься за ней, много трудодней зарабатывала, ударницей была. Дом стали строить, она первая помощница Степану - подать, принести. Жили душа в душу. Через год родила Соня дочку Машу. Было девочке четыре года, когда началась война. Степана призвали в первые же дни.

Вспомнив проводы его на фронт, баба Соня перекрестилась, вытерла платочком слёзы:

- Соколик мой родимый, уж как я по тебе горевала, сколько слёз пролила! Царствие тебе небесное и вечный покой! Скоро свидимся, погоди маленько!

Её мысли прервала Мария. Оказывается, она сбегала за местным фельдшером, что лечил, почитай, всё село. Он послушал старушку, измерил давление, даже градусник поставил, - всё в норме. Перед уходом, отведя Марию в сторону, тихо сказал:

- Видимо, истощился жизненный ресурс - возраст! Это не доказано наукой, но кажется, старики чувствуют, когда уйдут. Крепись и готовься потихоньку.

В субботу Мария искупала мать в бане, обрядила во всё чистое и уложила на кровать. После обеда стали съезжаться дети. Приехал Иван из Екатеринбурга, располневший лысоватый мужчина с сумкой гостинцев. Близнецы Василий и Михаил, черноволосые, носы с горбинкой, приехали вместе на машине из Сысерти. С тревогой глядели в глаза Марии, мол, как маманя? Тоня, красивая, раздобревшая, добралась на рейсовом автобусе из Косулино, где жила с семьёй. Ближе к вечеру приехала из Больших Брусян Надежда, стройная, рыжеволосая, директор тамошней школы. С тревожными лицами, сморкаясь в платки, утирая слёзы, они входили в дом, сразу проходя к матери - маленькой и беспомощной на большой постели, целовали её. Держа за руку, спрашивали, заглядывая с затаённой надеждой в глаза:

- Маманя, что ты удумала, ещё поживёшь, ты у нас сильная.

- Была, да вся вышла, - вздыхала баба Соня. - Отдыхайте, завтра поговорим, не бойтесь, до обедни не помру.

Дети с сомнением отходили от матери, обсуждая насущные вопросы друг с другом. Приехав к ней, они по привычке взялись помогать по хозяйству. Всё в доме их детства было им знакомое и родное. Михаил с Василием рубили дрова, а Иван складывал их под навес. Антонина кормила скотину, а Мария с Надеждой занялись ужином. Потом, собравшись за большим столом на кухне, дети бабы Сони разговаривали вполголоса, а она, уставившись в белый потолок, как на экране, увидела свою жизнь.

…Тяжко пришлось в войну, холодно и голодно. Весной выковыривала в поле промёрзлые чёрные картофелины, оставшиеся с осени, тёрла их и делала драники. Запас картошки в погребе берегла. В мае посадила почти одними глазками, не могла большего себе позволить, как чувствовала, что война затянется, и горюшка ещё хлебнут. Крапиву собирала, щавель - всё шло в пищу. Ребятишкам перешивала из своего, когда через год после начала войны получила похоронку на Степана, то и из его вещей тоже. К концу войны Соня купила козу. Достала из сундука мужнин бостоновый костюм и своё выходное крепдешиновое платье. Всплакнув над ними, прибавила серебряные серёжки с бирюзой и картину с лебедями. Отдала это богатство за молодую козочку. Теперь у её детишек было молоко! Через месяц - бледненькие и худые, они повеселели, румянец на щёчках появился.

Да, намаялась она одна с детьми. Васятка заболел ветрянкой и всех заразил. И смех, и грех, полный дом истыканных зелёнкой «лягушат». За всех душа болела: и когда Ваня в лесу заблудился - искали всем селом, и когда Тоня чуть в речке не утонула, и когда Мишу после аппендицита в больничке еле выходили. Вспомнилось, как кончилась война, да вернулись фронтовики, стали её мальчишки поругиваться матом, курить махорку втихаря за сараями. Пришлось проявить характер. Зазвала обманом Ваню, Ваську да Мишу в баню, будто подсобить надо, заперла изнутри и накормила едким самосадом. Орали, отплёвывались, но с тех пор не курили.

Шли годы, дети росли. К Соне сватались достойные мужчины, да как детям скажешь? Как-то начала разговор, а они в один голос:

- Зачем мужик в доме? Мы помогаем во всём, нам и так хорошо.

Как поведаешь им, что сил уже нет тащить всё на своих плечах и хочется спрятаться за спину сильного человека, когда плохо? Но тут же посещали и другие мысли: вдруг обижать начнёт ребятишек, ну его к бесу!

Когда дети подросли, забот да переживаний прибавилось. Сначала мальчишки один за другим в армию пошли, провожала, вспомнив войну, плакала. Слава Богу, вернулись живые, окрепшие. А потом Надюшка маялась от неразделённой любви, её утешала:

- Не горюй, дочка, всё перемелется - мука будет!

Воспитала баба Соня своих детей достойными людьми, гордилась ими. Парни женились, девчата вышли замуж и разлетелись из родного гнезда. Одна Мария не устроила свою судьбу, при матери осталась.

Уснула старушка под свои воспоминания и под тихий разговор детей на кухне.

Наутро все собрались вокруг матери. Обведя детей пристальным взглядом, как бы решаясь на что-то, баба Соня заговорила:

- Простите меня ради Бога, коль чего не так, ребята. Говорю, чтоб не осталось злобы или обиды какой. Живите между собой дружно, помогайте, если чего. Я-то уж скоро помру.

Дети, возмутившись её словами, замахали руками, но мать остановила их:

- Хотите, не хотите, а как Господь решит, так и будет.

Переводя взгляд с одного на другого, баба Соня начала свой рассказ:

- С полгода, как шла война, зима уж была. Мы с Машкой на печи в избе сидели, когда в дверь постучали. Пошла, глянула: ребёнок лежит на крыльце и орёт, а рядом никого нет. На улице мороз, я и занесла его в дом. Голодный, посинел весь. Хлебушко завернула в тряпочку, тёплой водички дала, уснул малец. Мать так и не нашлась. Назвали мы его Ваней. Смышлёный оказался. А зимой сорок второго года иду по Мезенке, а у магазина сидит девчонка лет пяти, как Машка моя, а где мамка - не видно. Я с ней побыла часа два, никто так и не объявился. Девчушка продрогла, спрашиваю её, как зовут - плачет. После выяснилась - Тоня. Умная девочка, добрая. А уж в сорок третьем привезли в Мезенское на полуторке детей. Говорили, что эвакуированные с какого-то детдома. Просили приютить, пожалеть сирот. А кто возьмёт, кормить-то нечем. Гляжу, сидят двое близнят, прижались друг к дружке, годка по три им будет. Глазищи огромные, плачут. Взяла я их - Васю да Мишу. Подумала, выдюжим как-нибудь. Дружные мальчишки оказались, везде вместе.

Немного передохнув, баба Соня продолжила:

- А Надю-то у её пьяной матери отбила. Запила баба с горя, что мужик погиб. Сама по притонам таскалась и девчонку везде за собой. Потом мать её сгинула. Говорили, что померла от водки. Не сразу Надежда оттаяла душой, да время лечит.

В комнате установилась звенящая тишина, дети бабы Сони сидели, переглядываясь, не зная, что и сказать, ещё осмысливая услышанное.

- Всё, идите, я устала, немного посплю, - прекратила разговор баба Соня.

- Маманя, да как же это? Мы же не знали! - в один голос загомонили все.

- Идите, идите, - настаивала мать.

Казалось, ей было неловко, она стеснялась услышать слова благодарности от детей, их недоумённые вопросы. Все вышли на кухню, стали обсуждать сказанное матерью, делиться своими впечатлениями, припоминать то, что стёрлось за давностью лет, какие-то подсказки памяти, ощущения. Не чувствовали они себя чужими, тепло и уютно было им в этом доме, и детство виделось счастливым. А если за жизнь и возникали вопросы, то мать однозначно всегда пресекала их словами:

- Все мои, родные, как один. Не дурите мне голову, займитесь делом.

На колокольне церкви ударили в колокол, призывая народ к обедне. Мария тихо, на цыпочках, зашла в комнатку матери, чтобы укрыть потеплее одеялом. Та лежала, глядя в потолок широко открытыми глазами, на спокойном лице застыла счастливая улыбка. Преставилась…