Кусочек маминого хлеба

Валерий КРУШЕЛЬНИЦКИЙ

Детство – оно у каждого своё. Но я уверен в одном – каким бы детство ни было, всегда вспоминается оно с душевным трепетом, теплом и грустью, ибо оно неповторимо и прекрасно.

В моём сердце и памяти детство осталось деревянной избой, заваленной зимой снегом под самые окна. Эта изба – лагерный детский сад-ясли, в котором пришлось мне провести первые пять лет своей жизни. Изба наша состояла из двух, как мне тогда казалось, очень больших комнат. Одна из них тесно, почти впритык, заставлена деревянными топчанчиками, на которых лежали матрасы и подушки, набитые соломой, накрытые серыми грубыми, не очень тёплыми, особенно в зимнее время, одеялами. Комната освещалась дневным светом, проникающим из двух небольших, забранных решётками окон, а по вечерам и до половины ночи – тусклой электрической лампочкой, свисающей на голом проводе с серого неоштукатуренного потолка. Но чаще всего по вечерам нам светила большая керосиновая лампа, стоящая в углу на треугольной деревянной полочке.

Эта комната в течение нескольких лет была спальней для меня и ещё для двух или трёх десятков мальчишек и девчонок. Через стенку спальни была другая таких же размеров комната, которая запомнилась большой русской печью, занимавшей почти половину помещения. Эта печь для нас, малышей, была любимым местом. Возле неё длинными зимними вечерами, особенно когда за окнами гудела злая юргинская вьюга, мы, как цыплята возле наседки, жались у её тёплых боков, вели свои бесконечные детские разговоры или, затаив дыхание, с замиранием сердца слушали сказки, которые нам читала или рассказывала наша нянечка Лиина Антоновна. С годами забылась её фамилия, но осталась в памяти высокая грузноватая фигура, седые волосы, уложенные в замысловатую причёску, и голос – мягкий, тёплый, с лёгким, непередаваемо красивым акцентом. Уже много позже узнал я, что была она из Эстонии, жена очень крупного эстонского чиновника, расстрелянного в знаменитом СЛОНЕ (Соловецком лагере особого назначения), в котором погибли и все мои родственники, за исключением матери.

А ещё навечно в памяти моей осталась одна из первых встреч с мамой.

…Лёгкий морозец. Под ногами поскрипывает снег. Лиина Антоновна ведёт меня, закутанного в большой шерстяной платок, завязанный узлом на спине. Она мне что-то говорит, но я её не слышу. Я вхожу в комнату, и мне навстречу поднимается молодая худенькая женщина. Я вижу огромные, широко раскрытые глаза, в которых плещется радость встречи и в то же время дрожат слезинки. Моё сердечко готово выпрыгнуть из груди. Сам с собой вырывается крик: «Мама!». Я бросаюсь к ней, самому дорогому для меня на земле человеку. Она подхватывает меня на руки, крепко-крепко прижимает к себе, но мне совсем не больно. Она целует меня в лоб, щёки, нос, глаза, гладит тёплой шершавой ладонью мои волосы, а потом я сижу у неё на коленях и ем гостинец – кусочек мягкого, липкого, как глина, чёрного хлеба, который она вынула из кармана ватника. Хлеб завёрнут в какую-то тряпицу. Я кусаю его осторожно, чтобы ни одна крошка не упала на пол. Мамин гостинец необыкновенно вкусен. Кусочек хлеба. Он совсем небольшой. У него горьковато-терпкий запах и вкус. Запах этот не забыт до сих пор.

Прошли годы, многие десятилетия. Но всегда, в последние годы особенно часто, как только на моём столе появляется свежий ароматный хлеб, в первую очередь чёрный, сразу в памяти всплывает тот чёрный кусочек, тёплые материнские руки и глаза, в которых навечно застыли слезинки…