Зареч картинки

ЗАРЕЧЕНСКИЕ КАРТИНКИ

НУ И МОЛОДЁЖЬ

Весна. На улице потеплело. Поют птицы, радуясь солнцу. На проталинке, у самой стены дома, пробилась сквозь корку мёрзлой земли зелёная трава. Природа постепенно просыпается после надоевшей зимы, всё живое тянется к свету и теплу. Соскучились по ним и люди. Всё чаще на скамейке у подъезда собираются старушки.

Многие из них не были на улице всю зиму, хворали, ждали весны, чтобы посидеть на скамеечке с приятельницами, подышать свежим воздухом, погреться на ярком солнышке, посудачить о том, о сём. Вот и сейчас наблюдаю, как из подъезда, опираясь на тросточку, вышла Марья Петровна из седьмой квартиры. Соседка говорила, что старушка тяжело пережила зиму, разбил её паралич, думала бабка, что уже не поднимется. Однако справилась с недугом, подлечили её врачи и вот, гляди-ка, ковыляет неугомонная с тростью к скамейке.

Марья Петровна – старожил, из первостроителей, приехала в Заречный по комсомольской путёвке, строила город и станцию, да так и осталась тут насовсем. Женщина она добрая, душевная, только вот не любит Марья Петровна современную молодёжь, считает всех молодых никудышными людьми. Как только среди сидящих на скамейке зайдёт речь о молодёжи, Марья Петровна никому слова путного о девчатах да парнях не даёт сказать.

«Обормоты, дармоеды и бездельники - больше они никто. То ли дело мы были в их-то годы. Ишачили на стройке на лютом морозе, план перевыполняли, надрывались, а город строили. И старших почитали. А нынешние что? Ни стыда, ни совести, ему ещё соску сосать, а он уже во рту сигарету держит. Школьники-то вон заразу всякую пьют, клей нюхают, наркоманят, в наше время мы и знать не знали, и ведать не ведали про эти самые наркотики. Не приведи Господь, упадёшь на улице, они и не поднимут, мимо пройдут, не оглянутся, ещё и плюнут на тебя, дескать, разлеглась тут пьянь всякая,» - говорила она.

Рассуждения своей товарки старушки выслушивали молча, знали, что возражать бесполезно, не переубедить никому Марью Петровну. Опять заглядываю в окно. Старушка медленно приближается к скамье, ступает осторожно, ноги, видать, ещё слабые, да и головушка, наверное, кружится. Ещё шажка два, и она будет у самой скамеечки. Ну вот, дошла, наконец, сейчас присядет, отдохнёт. Я вздыхаю с облегчением, будто это не Марья Петровна, а я сама еле-еле доковыляла до скамейки. Только рано я обрадовалась. Опускаясь на скамью, старушка, видно, не рассчитала и, не удержавшись на самом краешке, повалилась на землю. Вот беда! Впопыхах накидываю куртку, и прежде чем выскочить на улицу, на секунду заглядываю в окно. Вижу, что помощь моя уже не нужна.

На дороге, прямо напротив подъезда, резко затормозила машина с шашечками на крыше. Из неё выскочил молодой парень и кинулся к Марье Петровне, безуспешно пытавшейся самостоятельно подняться с земли. Паренёк бережно приподнял её, посадил на скамейку и заботливо поправил съехавший набок головной платок. Участливо заглядывая в лицо старушки, он что-то говорил ей, а Марья Петровна только кивала головой и держала парня за руку. Убедившись в том, что его помощь пожилой женщине уже не нужна, молодой человек сел в машину и уехал. Марья Петровна, подняв руку, ещё долго махала ему вслед. Интересно, изменится ли теперь её мнение о современной молодёжи?

ГОРЬКАЯ СУДЬБА

У входа в магазин замечаю женщину лет семидесяти, худую, бедно одетую. На бледном, морщинистом лице с впалыми щёками – огромные чёрные глаза, наполненные слезами. Она стоит молча, робко протянув вперёд руку с узловатыми длинными пальцами. В её глазах застыли какая-то страшная печаль и безысходность. Женщина смущается и не смотрит на людей, идущих мимо, по её поведению видно, что просит милостыню она впервые. Прохожие равнодушно бегут каждый по своим делам и лишь редкие из них остановятся на мгновение, достанут несколько монеток из кармана или кошелька и сунут женщине в ладонь. Она тут же открывает потёртую чёрную сумку, висящую у неё на локте, и складывает мелочь в боковой кармашек.

Но не все прохожие так сердобольны. Некоторые, окинув беглым взглядом её тощую фигурку в старом синем пальтишке, брезгливо отворачиваются, стараясь быстро пробежать мимо. Другие, не скрывая своего раздражения, ворчат: «Стоят тут без зазрения совести, с вечера водки нажрутся, а на другой день с протянутой рукой у магазина на похмелье просят.»

Услышав такие слова, женщина цепенеет, съёживается, становится какой-то совсем маленькой и ещё более беззащитной. Что заставило её, по всему видно - не пьющую, выйти к магазину и стоять около дверей, словно на паперти, на виду у всех с протянутой рукой? Есть ли у неё дети или близкие люди? Отчего в её глазах столько боли и печали? В голове почему-то сразу всплыла картинка, которую я наблюдала летом.

На этом же самом месте, прижавшись к стене магазина, лежала большая лохматая собака. Побитая и обессилевшая от голода, она с надеждой вглядывалась в лица проходящих людей, пытаясь увидеть в них сострадание и ласку. Из её больших глаз текли слёзы. Мальчик лет шести, проходивший с матерью мимо, подбежал к собаке и, протянув руку, погладил её по голове. Собака пошевелила хвостом, потянулась к ребёнку, но подскочившая к мальчику мать резко дёрнула его за руку: «Зачем ты гладишь эту грязную псину, не трогай её, она заразная». Ребёнок заплакал, заглядывая в лицо матери, стал упрашивать её взять собаку домой, но мать, ухватив его за локоть, потащила к входу в магазин: «Как ты не понимаешь, сынок, она скоро сдохнет, она больная, да и папа, ты знаешь, не позволит привести в дом грязную дворнягу. Пусть её подберёт кто-нибудь другой».

Собака смотрела на мальчика и его мать, будто понимала, что речь идёт о ней и только тогда, когда они вошли в магазин, она опустила голову на лапы и закрыла глаза. Средних лет мужчина, пробегавший мимо, на мгновенье остановился, вынул из авоськи батон колбасы и, оторвав от него кусок, бросил собаке под нос. Она встрепенулась, открыла глаза и, жадно схватив колбасу, проглотила её. Наблюдавшая за всем этим пожилая женщина недовольно заворчала: «Ишь, какие мы милосердные, собаке кусок колбасы суёт, пожалел псину, уж лучше бы старикам подал, вон сколько в городе собачищ этих бродит, всех не накормишь».

Люди спешили кто куда, им было не до собаки, побитой кем-то и голодной, и всем было всё равно, выживет эта несчастная бесприютная псина или умрёт возле этого магазина у всех на глазах. Как, впрочем, никому не было дела до женщины, просящей подаяния, до её страданий, до её жизни. Как горьки их судьбы, судьба собаки, брошенной и преданной человеком и судьба женщины, вынужденной просить милостыню у прохожих, уповая на их сострадание и доброту. Только почему-то очерствели наши души и нет им спасения, как нет во многих из нас ни жалости, ни сочувствия не к людям, не к животным.

Е. Параскивиди